В поисках синего

Открытое обсуждение материала сессий в доступной нам русскоязычной литературе встречается не так часто. В то же время именно этот материал представляет очень большой интерес. Это своего рода заочное супервидение, где все повороты консультативного процесса могут быть обсуждены открыто. Ниже приводится описание работы с мальчиком-подростком, основной жалобой которого были гневные неконтролируемые состояния, а внутренней проблемой — поиск своего места во взрослом мире, своей мужественности. Он, назовем его Андрей, пришел ко мне из неврологического отделения, пришел вместе с мамой. Ему 11 лет, крепкий, коренастый, какой-то немного «нахохлившийся» — таким показался он мне при первом знакомстве. Итак, что же произошло, с чем они пришли ко мне? Андрей упал с пятого этажа. Упал удивительно удачно, в пяти сантиметрах от его головы остался железный лом, воткнутый в землю, он ничего себе не сломал, отделался ушибами. Врач, принимавший и лечивший его, сказал, что он родился в рубашке. Через пять дней его выписали. Но дома с ним стали происходить странные вещи. Он впадал в приступы страшного гнева по малейшему поводу, бил и крушил вещи, мебель, кидался на старшего брата, очень сильно «врезал» младшему, когда тот хотел его успокоить. После приступов приходило отчаяние, когда он часами лежал и плакал, говорил, что лучше бы разбился насмерть. По ночам его мучили кошмары. Страшные сны бывали и до падения, но после они участились и, если раньше гнались и пугали его, то теперь он сам во сне преследовал и жестоко убивал свою жертву. Еще он жаловался на сильное ослабление памяти после падения. Говорила в основном мама, несколько сумбурно рассказывая мне о себе, своей жизни, своей семье. Основные моменты ее рассказа я повторю здесь, т.к. они имеют отношение к пониманию ситуации, в которой оказался Андрей. Анастасия Егоровна (имя условно) — очень крупная и, видимо, сильная женщина — работает поварихой в одной из школ города, встает и уходит на работу в четыре часа утра, приходит вечером, очень устает. Андрей и его младший брат — ее дети от второго брака. Первое замужество было неудачным, по словам самой Анастасии Егоровны, муж пил. Есть сын от первого брака, тоже «неудачный»: мальчику семнадцать лет, уровень умственного развития соответствует десяти годам, учится во вспомогательной школе, два раза лежал в психиатрической клинике, попадал туда после приступов сильной агрессии, во время которых все крушил в доме, выкидывал вещи в окно. У отца с приемным сыном отношения сложные, по словам матери, она «между ними». Отец — ведущий инженер в научно-исследовательском институте, приходит с работы еще позже. Андрей — «любимый» отцовский сын, его «надежда и опора». В отличие от старшего сводного брата он всегда хорошо учился (в одном из лучших лицеев города), был умным и самостоятельным. Он примирял семейные конфликты. Есть еще младший брат, ему девять лет, он занимается спортом (играет в теннис), у него масса достоинств, почетных грамот, дипломов. Но есть одна беда: он страдает энурезом. Маму пугали не только сами приступы Андрея, но сходство поведения среднего и старшего сына. И мать и сын говорили о падении как о каком-то рубеже. Мать думала , что от удара у него что-то «повернулось» в голове, однако обследование головного мозга не показало никаких изменений. Сразу хочу признаться, что у меня в процессе работы, конечно, возникали интерпретации, идущие от психоаналитических идей. Они прежде всего были связаны с проявлением «эдипова комплекса» у мальчика с «двумя отцами» (реальным отцом и старшим сводным братом). В этой семье сильна конкуренция между двумя старшими мужчинами (тем более, что они не родные), и мать «между ними». С этим связана сложность при формировании сексуальной идентификации. Образ мужчины, находящегося рядом с матерью, раскалывается. С одной стороны, это как будто может упрощать конфликт: все хорошее можно приписать одному, а все плохое — другому. Но ведь мать любит обоих и мечется между ними. Возникает сложный выбор. Эти идеи помогали мне глубже понять происходящее, но что они могли бы дать Андрею, поделись я с ним своими размышлениями? Актуальное взаимодействие с ним на его символическом материале представлялось мне более продуктивным. На первой сессии вместе с мамой он следил за ее рассказом о нем, временами раздраженно встревал, поправляя и ругая ее за неточности. Он производил впечатление взъерошенного и обиженного зверька, все вокруг были виноваты: врачи — что рано отпустили, младший брат — что хотел остановить, старший — что вообще существует, — но больше всех виновата была мать, каждое ее движение вызывало раздражение. Его как будто бы не было в его собственной жизни, он весь сосредоточился в отталкивании. Но уже со второй сессии все стало меняться. Мы начали обсуждать его гневные состояния. Я предложила ему нарисовать свой гнев. Андрей начал медленно. Появился контур человеческой головы, линия переходила в плечи. — Твой гнев в голове. — Да, там как будто лампочка загорается. Он рисует лампочку внутри головы. Интересно, что лица на рисунке нет, это затылок? Я уточняю, Андрей говорит, что это «просто голова». Мое ощущение буквальной обезличенности не рассеивается. Лампочка внутри начинает разгораться: Андрей берет более интенсивный красный цвет. А: И вот так она загорается, и лучи начинают по всему телу расходиться. Все сильнее и ярче, напряжение нарастает и, наконец, А: Взрыв! И осколки летят во все стороны. Красные полосы на рисунке вырываются за пределы синего контура головы как бы нарушая пределы. Так бурно он начинает исследовать границу своего контакта с миром. После «взрыва» он некоторое время молча смотрит на рисунок. И затем на мой вопрос о состоянии говорит, что теперь ему легче, он «остыл». Эта сессия была в каком-то смысле ключом к нашей дальнейшей работе. Не в том смысле, что она определила главную и единственную тему, а именно в смысле открывания дверей, пути к новым возможностям. В течение этой сессии, как и в трех следующих, мы работали с выражением гнева. Возможность свободного выражения гнева была первой насущной потребностью, которая находила свое разрешение в нашем контакте. Кроме рисунка мы работали с голосом, с движением, мы вместе искали разные пути выражения агрессивных эмоций. По мере разрядки гнева за ним проявлялась новая фигура, пока неясная, но очень важная для самого Андрея. Начинала звучать тема несостоятельности, неуверенности в себе. В конце четвертой сессии, посвященной прояснению отношений со сверстниками (мы работали в технике двух стульев) он вдруг спросил, сможет ли он еще походить ко мне на занятия после того как его выпишут.

И: А тебе это нужно?

А: Да, я чувствую себя увереннее, но еще не совсем.

Встречи наши продолжали начинаться его недовольством: окружающие не так с ним обращались, как ему бы хотелось. Описывая ситуации, он как бы расчерчивал пространство руками, обозначая для себя и для меня формы и объемы, его способность и склонность работать с цветом была видна в рисунках. Способом, объединяющим возможности пластического и цветового выражения, стал пластилин, работу с которым я предложила ему на пятой сессии. Он с радостью откликнулся на это предложение. Сейчас не знаю, была ли моя мысль о пластилине результатом рационального соединения «пластики» его описаний с цветом рисунков, скорее всего нет, но именно она стала счастливой находкой в нашей работе.

А: Во мне как бы два человечка: один все время хочет драться, он пусть будет красного цвета, а другой его боится, ну, он будет предположим белый.

Говоря это, он лепит сначала красного, потом белого человечка. Он сначала вылепливает параллелепипед, аккуратно подравнивая его со всех сторон, потом разрезает с одного бока, делая ноги, потом приделывает руки и голову. Фигурки крепкие, устойчивые, хоть и несколько грубоватые в своих робото-формах. Я слушаю его комментарии, спрашиваю о возможностях и способностях одного и другого, проясняю место каждого из них в его жизни.

А: И потом красный идет на белого. Начинают драться. Белый тоже начинает краснеть, и они вот так в один красный ком.

Он показывает движения красного и белого, красный — в правой руке, белый — в левой, но в общий ком их не сминает, видимо, они нужны ему еще по отдельности. Напряжение нарастает, эта внутренняя драка — стереотипная форма его реагирования на очень разные ситуации: мать не спросила его — наняла репетитора по математике. «Я буду издеваться над ней». Просил принести картошку в банке, принесла в пакете — чуть не истерика — и т.д. Пожалуй, все эти ситуации объединяет одно качество: в них всегда кто-то за него решает. Возможно, своим гневом он закрывается от переживания своей неуверенности. Неуверенности в способности сделать самому свой выбор.

[…]